На снимке*:
Магда Гинкен с Дарьей (слева) и Марфой Пешковыми.
Середина 1930-х г.г.
***
…Магда Александровна Гинкен затеяла стирку. В кастрюлях на печи бурлил кипяток, над тазом с бельём поднимался горячий пар. Обычная женская работа… И вот между делом хозяйка глянула в окно. А там!.. На делянке с клубникой, посаженной три месяца назад, стояла соседская корова и поедала багряные кустики-розетки.
«Ах, ты!». Магда Александровна как была – в лёгком платье, да разгорячённая – выбежала из дома в огород, на морозец. Корову она прогнала, но… Ягод из первого урожая попробовать ей не довелось. Вечером, закончив стирку, Магда Александровна слегла. У неё был жар, она бредила.
Наутро к больной пришли родственники. Вызвала медика (участкового фельдшера) и тот, осмотрев Гинкен, сказал сурово: «Пневмония!». И добавил, что помочь ей ничем уже нельзя.
14-го ноября 1956 года, на семьдесят первом году жизни, Магды Александровны не стало. И когда от дома № 27 по улице Кривая, в сторону Афонинского кладбища, двинулась более чем скромная процессия - ни один человек, повстречав её на пути, не мог подумать, что хоронят женщину, которая были причастна к бытовой стороне жизни литературной (а в какой-то мере и политической) элиты СССР. Она общалась, или находилась рядом, с людьми, которых обожествлял советский народ.
***
В 1932-1937 г.г. Магда Гинкен жила и работала в подмосковных Горках – в особняке, помнившем Ленина, ну а тогда служившем домом для Алексея Максимовича Горького и его семьи.
Теперь не установить, как безвестная жительница Ленинграда, к тому же немка по национальности, вошла, на правах доверенного лица, в круг общения пролетарского писателя. Но одна зацепка есть. В 1931-м году, когда Горький окончательно вернулся в Советский союз, в штате его сотрудников появился медработник – Олимпиада Дмитриевна Черткова. Она следила за самочувствием Горького, и пользовалась его неограниченным доверием. А значит, вполне могла содействовать приезду в Горки Магды Гинкен – своей давней приятельницы по Петрограду-Ленинграду.
Магда Александровна жила педагогикой. Волею судьбы не познав материнства, она дарила себя чужим детям. До переезда в Горки в её активе было тридцать лет работы по воспитанию ребятишек из семей видных и состоятельных жителей северной столицы. В этом деле она, вне сомнений, преуспела. Иначе никакое приятельство с Олимпиадой Дмитриевной двери дома Горького перед ней не открыло бы. Протекция - протекцией, но в аппарате Алексея Максимовича трудились люди, дотошно изучавшие потенциальных работников на предмет их деловых и моральных качеств. Гинкен такой «рентген» прошла успешно.
Ей поручили воспитывать внучек Горького – Марфу и Дарью. Главной задачей было – подготовить сестёр к поступлению в первый класс. Отец их, сын писателя Максим Пешков, исполнял при Алексее Максимовиче функции личного секретаря, и почти не имел свободного времени. Мать их, Надежда Пешкова, тоже была вечно занятой. Поэтому Магда Гинкен стала для девочек не только гувернанткой, но и почти родным человеком.
Имея датой рождения 1886-й год, она годилась им в бабушки, но озорные девчонки скидок на её возраст не делали. Магда Александровна была непременным участником их игр, и надёжным хранителем девчоночьих тайн.
«Магдун!» - так, между собой, называли её Марфа и Дарья. И не было в том прозвище ноток уничижения. Оно звучало очень по-домашнему, по-свойски доверительно.
***
Дом Горького всегда наполняли гости. Кого только не встретила здесь Магда Александровна! Маститые писатели… известные артисты… замечательные художники… А среди них – никому неизвестные люди, вроде затурканного с виду мужичка с Алтая, прибывшего в Москву с чемоданом рукописей. Кем он был, и кем потом стал – Магда Гинкен о том никогда не узнала. Но в ту пору Горький проявил к нему большое участие, даже поселил на какое-то время в своём особняке.
Великий писатель обожал простых людей, да и сам удивлял тех, кто знал его в быту, своей простотой. Один из богатейших граждан Советской страны, Горький носил пиджак с потёртыми, чуть ли не дырявыми, локтями. «Сменили б вы его!» - не выдержала как-то Гинкен, и услышала в ответ, что пиджак ещё – ничего, носить можно.
Частым гостем в подмосковном доме был Сталин. Титул отца народов он тогда ещё только готовился «примерить», а потому не чурался застолий с разными по «статуту» людьми. Не единыжды в компанию Горького, привечавщую Сталина, входила и Магда Гинкен – всенепременный участник семейных обедов. И это в её присутствии писатель завёл с высоким гостем разговор о нищенской зарплате учителей. «Странно!» - поморщился, услышав о голодных и плохо одетых педагогах, Сталин. «Я жалоб от учителей не слышал!». На что Горький сказал о тысячах писем, приходящих к нему со всех уголков Союза. «Разберёмся, Алексей Максимович!» - пообещал Сталин. И – разобрался. Очень скоро учителя получили серьёзную надбавку к жалованью.
Навещал семью писателя и Генрих Ягода – нарком внутренних дел СССР. По-разному относились в доме к его визитам… В полушёпот, из уст в уста, даже повара, даже полотёры говорили о сердечном влечении Ягоды к Надежде Пешковой. О влечении почти не прикрытом… И когда в один из дней 1934-го, при довольно странных обстоятельствах, умер Максим Пешков – те же уста шептали со страхом: «Его отравил Ягода!!!». Как то было на самом деле – по сей день остаётся загадкой. Но Магда Александровна до последних дней своих считала, что сын Горького действительно мог быть отравлен. И, как вспоминают люди, знавшие Гинкен в последние годы её жизни, называла немало аргументов, подтверждающих эту версию.
***
…Оставшись без отца, и почти не видя работавшую в Москве мать, Дарья и Марфа ещё крепче привязались к «Магдуну». Без любимого воспитателя они даже по Европе путешествовать не желали. А Горький, надо сказать, отправлялся в такие вояжи почти ежегодно, и всенепременно брал с собой внучек. За кордоном писатель отдыхал, набирался впечатлений, а те, кто сопровождали его семью, получали уникальную возможность увидеть иные страны. Ведь Советский Союз той поры был для выезда своих граждан за рубеж практически закрыт.
***
И настал 1936-й год, принесший Магде Александровне ужасную весть. В Ленинграде арестовали её родного брата - Эдгара… Его содержали в переполненной камере печально известных Крестов, и готовили над ним суд. Эдгар вполне соответствовал статусу «врага народа». Ведь его тесть – Ричард Шотте – до революции входил в первую сотню богатейших людей Санкт-Петербурга. Он владел знаменитой на всю Европу гостиницей «Астория». Находиться в родстве с капиталистом, пусть и бывшим – этого Эдгару советская власть простить не могла…
Узнав о несчастье, Магда Гинкен впервые обратились к Горькому с просьбой о помощи. «Ручаюсь за брата!» - плакала она. «Он не политик! Он простой преподаватель химии в Горном институте! И ни в чём не замечен!». На что Алексей Максимович, сдвинув брови, сурово сказал ей: «Успокойся! Что могу, то сделаю». И – слово своё сдержал. Вскоре Эдгар Гинкен вышел на свободу. Обвинения в подрывной работе против социалистического строя с него сняли. Больше того – никогда потом к ним не возвращались.
***
В том же 1936-м особняк в Горках осиротел. Умер Алексей Максимович… В доме, где он писал последние тома эпопеи «Жизнь Клима Самгина», работал над новой редакцией «Вассы Железновой», создавал пьесы «Егор Булычёв» и «Достигаев» - в том доме сразу же поселилось что-то беспокоюще-пугающее. Гости радовали его своим посещением всё реже. И даже Светлане Сталиной (в будущем Аллилуевой) было запрещено приезжать сюда – к подружкам Дарье и Марфе. Атмосфера в особняке точь-в-точь копировала ту, что сгущалась над страной. У служащих персонала возникла боязнь вести откровенную беседу… сказать неосторожное слово, которое могло войти в строку судебного приговора…
По чьей-то невидимой указке началось обновление персонала особняка. И в конце августа 1937-го Горки покинула Магда Александровна. Расставание с Марфой и Дарьей было трогательным: и девочки, и «Магдун» плакали навзрыд. Не скрывала слёз и Екатерина Павловна Пешкова – вдова А.М.Горького, относившаяся к Магде Гинкен почти по-родственному.
Надежда Пешкова, очень благодарная воспитателю, подготовила для Гинкен рекомендательное письмо*. В нём, в частности, говорилось:
«Настоящим удостоверяю, что Магда Александровна Гинкен с 6 августа 1932 года по 20 августа 1937 года была воспитательницей моих детей и преподавала им немецкий язык. Обязанности … выполняла добросовестно и со знанием дела».
Но использовать это письмо для устройства на работу, связанную с детской педагогикой, у Магды Александровны не вышло. Похвальное резюме снохи Горького, на которое годом ранее откликнулись бы десятки видных работодателей, теперь, наоборот, их отталкивало. Слишком уж много «тихих разговоров» шло в то время о странной смерти А.М.Горького, и о волне репрессий, за ней последовавшей.
***
Вернувшись в Ленинград, и разбронировав свою квартиру, Магда Гинкен полгода оставалась не у дел. Пора безработицы закончился для неё только в феврале 1938-го. Магду Гинкен приняли… табельщицей на завод «Леншвеймаш». Для человека предпенсионного возраста освоить новую профессию – подвиг, и Магда Александровна его совершила. Больше того – её карьера шла, что называется, в гору. Весной 1940-го приказом по заводу Магду Гинкен перевели в должность старшего табельщика!
Не думаю, что работа с цифрами у неё, привыкшей к общению с детьми, вызывала радость. Но Магда Александровна принимала жизнь такой, какая она есть. И чудесной отдушиной, через которую к немолодой женщине возвращалось дыхание прошлого, была переписка с внучками Горького. Да! Юные Пешковы помнили свою «Магдун», и даже помогали ей. В одном из писем девочки прочли о том, что квартиру Магды Александровны трижды обворовали. Так вот: в ответном послании сестрёнки ей написАли:
«Магдун! Мы купили тебе щенка, он будет тебя охранять. Приезжай за ним!».
И она приехала в Москву, чтобы стать обладателем щенка эрдельтерьера – породы для СССР той эпохи очень редкой.
Больше на её имущество никто не покушался…
***
Пришла война, которая по-особому жестоко отозвалась в ленинградцах. Нет смысла описывать ужасы блокады с её голодом, холодом, потерей близких…. Никто не знал, что с ним будет завтра.
Соседка Магды Гинкен, Евгения Францевна Боль, умирая от истощения, наказывала мужу: «Не станет меня – женись на Магде! Лучшей жены тебе не найти». Но жизнь рассудила по-иному. Евгения Францевна выжила, супруг же её – добрейший человек, учёный с мировым именем – ушёл, как тогда говорили, «на Пискарёвку».
А в конце весны 1942-го произошло чудо. В осаждённый город к Магде Гинкен пробилось письмо* от Екатерины Павловны Пешковой, которая, вместе с внучками, находилась в эвакуации, в Ташкенте. Суть, а также интонация того послания таковы, что я не могу, хотя бы выборочно, его не процитировать:
«Милая Магда! Столько нежности к Вам и тревоги за Вас, что даже не пишется «Александровна». Я писала и телеграфировала Вам из Москвы в октябре. Не получив ответы, была уверена, что Вы уехали, и все думали, где Вы можете быть.
…Уезжайте, пожалуйста. Если можно уехать в Москву, поселяйтесь на Машковом 1-«А», 16 (квартира Е.П.Пешковой, - С.Г.), или приезжайте сюда (в Ташкент, - С.Г.), 3-й Урицкий переулок, д. 26.
…Целую Вас, и очень ждём известия о Вашем выезде».
Нужно ли говорить, как воспрянула после этого письма Магда Александровна, у которой в Ленинграде к тому времени не осталось ни одного родственника! О ней – помнят! О ней – думают! О ней – заботятся! Но выехать из Ленинграда, который любила всем сердцем, она решила только спустя несколько месяцев – когда поняла, что жить ей остаётся недолго. Еле двигая ногами, Магда Гинкен пришла на эвакопункт и написала заявление с просьбой отправить её в тыл.
О выезде в Москву или в Ташкент она даже не помышляла: «Как можно эксплуатировать доброту милых людей?!». Так Магда Александровна оказалась за Уралом. Сначала – в одной из деревень Омской области, а через полгода – в Кузбассе, в шахтёрском городе Киселёвск, где, с осени 1941-го, жил её брат Эдгар.
***
С братом, и двумя его дочерьми, Магда Александровна ютилась в крохотном домике, по сей день стоЯщим в старейшем районе Киселёвска – Афонино. И туда, на новый адрес, из семьи Пешковых шли отнюдь не редкие письма! Их авторами были, в основном, Дарья и Марфа. Почти каждое послание сопровождали фотоснимки сестёр, несущие на себе автографы дарительниц. К примеру, на обороте снимка*, датированного 1948 годом, пером да чернилами написано:
«Дорогому Магдуну от вечно любящей её воспитанницы. Дарья».
Из этих писем стареющая Магда Гинкен узнавала о переменах в жизни своих питомцев. Даша стала театральной актрисой, и её приглашали к съёмкам в кино. Марфа окончила Институт иностранных языков, после чего получила ещё два (!) высших образования. Она вышла замуж, и супругом её стал сын Лаврентия Берии – Сергей. Так, непредсказуемо, породнились семьи великого пролетарского писателя и главного советского инквизитора…
Шли годы.
Магда Гинкен получала пенсию в двести сорок рублей (деньги для послевоенного времени пустяковые) и никак не могла ощутить себя сибирячкой. Она мечтала вернуться в город на Неве. Но как это сделать? В её ленинградской квартире давно хозяйничали другие люди… Посетовала на то в письме к Пешковым, и сёстры, вроде бы, договорилась насчёт встречи Гинкен с Берией. Но… Приехав спешно в Москву, Магда Александровна к разговору с «товарищем Лаврентием» допущена не была. Вместо всесильного министра с ней беседовал один из его заместителей. В итоге, всё свелось к напутствию:
- Езжайте в Киселёвск, и продолжайте хлопоты оттуда!
Больше Магда Александровна тему своего возвращения в Ленинград никогда и нигде не поднимала.
***
Со временем Гинкен решила купить для себя в Афонино домик. Написала о своём желании Дарье Пешковой, а та, посоветовавшись с Марфой, переводом отправила ей крупную сумму денег. И в письменном сообщении указала: «Магдун, купи себе и корову! Будешь всегда с молоком». Над этим предложением Магда Александровна от души посмеялась: «Коровы мне только не хватает!». Знала бы она, какое чёрное пророчество отозвалось в тех её словах…
В 1954-м она купила дом за номером 27 по улице Кривая, занялась огородом. В августе 1956-го даже клубнику посадила – очень хотела иметь свою ягоду. Но минуло три месяца… Затеяла Магда Александровна стирку, и между делом глянула в окно. А там!.. На делянке с ЕЁ клубникой пасётся соседская корова. Женщина семидесяти лет, как была – в лёгком платье, да распаренная – выбежала в огород, на морозец. Ну, а чем это закончилось – вы, Читатель, узнали в начале моего очерка. И добавить мне больше нечего.
Как сложились в дальнейшем судьбы воспитанниц Магды Гинкен – я не знаю. Мои попытки выйти на их «координаты», начать диалог, успехом не увенчались. Одно лишь известно мне точно: и Марфа Максимовна, и Дарья Максимовна живы. И я почему-то уверен, что они по сей день помнят о своём воспитателе – милой Магдун, которая вложила в них лучшее из того, чем обладала.
По иному быть просто не может…
Сергей ГРУЩАНСКИЙ,
г. Киселёвск.
*Оригинал фотоснимка или текстового документа, отмеченного "звёздочкой", хранится в Киселёвске – у племянницы М.А.Гинкен, Иветты Эдгаровны Варакиной, оказавшей автору неоценимую помощь в сборе материалов для этой публикации.